ПОХИЩЕНИЕ

  Я направилась к стоянке такси. В душу невесть откуда втекала холодная решимость. Хорошо. Очень хорошо. Пусть так. Все будет гораздо проще. Без сантиментов. Вот так.
  Подкатило такси — плюгавое «Рено». Ну, вот еще. Я энергично покрутила кистью — проезжай. Водитель не выразил удивления, продвинулся вперед. За «Ре­но» мягко подкрадывался серебристый «Мерседес». Только на «Мерседесе». Со мной стоял неряшливый толстяк. Вот пусть и едет на дурацком «Рено». Мешковатый направился было к «Мерседе­су», наткнулся на мой стальной взгляд, сник, заискивающе улыбнулся и ступил к «Рено».
  Водитель не сделал никакого движе­ния выйти и помочь. Я открыла заднюю дверь, бросила на сиденье поклажу. По­том юркнула сама.
  Черная фуражка таксиста с глянце­вым козырьком поворачивалась ко мне. Под черной фуражкой было черное ли­цо. Ну, конечно, кто же еще?! Родствен­ная душа из африканского квартала! Ус­лужливые вы наши.
  Лицо поворачивалось. Лицо было кис­лым. Взгляд наехал на колени, зрачки расширились, чтобы впустить еще и бед­ра с юбкой. Вспыхнула реакция ощела­чивания. Когда взгляд приехал к моим глазам, рот представлял витрину стома­тологического кабинета. Изнутри.
- Бонжур, мадемуазель.
- Мадам, — отрезала я, буравя его свирепым взглядом и поливая в место предполагаемого ранения лимонным со­ком.
  А ты думал, к тебе толстяк сел, заго­релый ты наш. Что, не хочешь толстяка?
 
  Негр задвигался, заерзал, закивал го­ловой, телесно выражая полное согласие с моими мыслями.
- Бонжур, мадам. Куда прикажете?
  Он продолжал радостно улыбаться.
  Либо взгляд не острый, либо череп твер­дый. Я назвала адрес. Услышав место, он предложил свои миндалины для рентгеноскопии. Язык у него был оранжевым. Он стал подмиги­вать мне обоими глазами. Он был не­много похож на Криса Такера. Впрочем, все цветные, которых я встречала, были похожи либо на Такера, либо на Джорда­на, либо на Тайсона.
- Пожалуйста, смотрите вперед, — сказала я.
- О, не волнуйтесь, мадам, я знаю дорогу как свои пять пальцев, могу проехать туда с закрытыми глазами.
- Сделайте для меня исключение.
- Пардон, мадам?

  Вот придурок. «Смотрите вперед, — я ткнула в ту сторону указательным паль­цем, чтобы у него не возникало вопро­сов про «вперед», — и не закрывайте глаза. Держите их открытыми».
  Он захлопал руками по баранке и раз­разился таким хохотом, что пошла удар­ная волна. В иное время я, может, и раз­делила бы с ним радость понимания. Сейчас он вызывал раздражение. Я хо­тела нырнуть в себя и обдумать ситуа­цию. Я была сбита с толку. Я чувствова­ла удивление, раздражение, злость и обиду. Да, обиду. Меня не встретили — вот что. Оттого обида. И в то же время я чувствовала странное облегчение. И об­легчение не оттого, что тяжелый разго­вор отодвинут, а оттого, что раз меня не встретили, и получила право на резкость, на твердость, на необратимость.

  Я рассеянно смотрела на водителя. Он что-то говорил, думая, что его слуша­ют, и покатывался со смеху. Он и смеет­ся как Такер, видимо, знает, что похож. И смех приноровил.
  Я посмотрела в окно. За бортиком ав­тострады летела унылая геометрия. За­воды. Склады. Где-то за ними, далеко — Париж. Прекрасный и недостижимый. Париж, с которым мы так и не встрети­лись. Господи! Прошла неделя, а кажет­ся — год! Три дня назад мне казалось, что я больше не вернусь в Париж. Взгляд заскользил по пейзажу, смазывая, сти­рая, унося в Ниццу. Нежный вечер. Шум волн. Шепот губ Жана. Что он говорит? Не осознаю, вдыхаю свежесть морского воздуха. Свет напоен огнями, музыкой. Но главное — внутри. Новый покой. Это зов в будущее: все будет по-другому. Все будет хорошо. Я очнулась. Мы сто­им. Водитель ругается с соседом по до­роге, сверкая грозным такерским бел­ком. Я не вслушиваюсь. Вижу, как он вы­делывает руками грязные жесты.
  «Что случилось?» «Он просто больной», — кричит негр и жмет на газ. Машина срывается с места. Через пять минут подъезжаем. Расплачиваюсь и выхожу. Поднимаюсь по лестнице. Подношу палец к звонку. Раздумываю. Достаю ключ — от­крываю. Нос принимает сладковатый за­пах — не из здоровых. Нахожу тестя в по­стели. «Что с вами?» «Лена, извини, что не встретили, — говорит он слабым голо­сом  — Я плохо себя чувствую: сердце». – «А где Павел?» — «Его нет». — «Где же он?» — «Уехал». — «Куда? Ведь я вчера с ним говорила. Просила встретить». — «Он передал мне. Да. Да. Но у него срочное дело. Позвонил знакомый и сказал, что есть дело. Срочное. Павел тут же уехал. Ты же понимаешь». — «Понимаю». Я по­дошла к окну. Смотрела поверх домов. Окончательный непредусмотренный ва­риант. Отсрочка. Для чего?»


  Рука повторяет, дублирует признаки, распространяет их по всей поверхности кисти. Это одна из основных причин воз­никновения в хиромантии противоречий между разными школами, взглядами и наблюдениями. Хотя отчасти и сами шко­лы возникли благодаря этому свойству. Хирология понимает, что противоречий нет. Есть взаимодополняемость. Хирология — это хиромантия, вожелавшая стать наукой. Наука вводит статистику, прове­ряемость, воспроизводимость результа­та, теорию, свой язык. Хирология понима­ет, что рука — квантовый объект. Призна­ки размазываются по всему объему. Вследствие этого любой участок и вос­производит целое, и уточняет его. К это­му неосознанно привязаны подчас очень несхожие методики чтения руки, дающие схожие результаты. Но к этому восходят и противоположные трактовки одних и тех же рисунков. 

CORE_LAN17

  Расширим комбинацию при­знаков развода. К падающей линии сердца (рис. 3—4, красный) остановленной линии судьбы (рис. 3—4, синий) добавим пересечение линией влияний (рис. 3-4, зеленый) второй - пинии судьбы (рис. 3—4, желтый). Линия пересекает, а не вливается. Благодаря своей геометриче­ской наглядности рисунок единодушно интерпретируется как разрыв свези.
(Продолжение следует)
Владимир Финогеев